«Пациент – это не случай, а жизнь». Онколог Олег Орлов – о медицине как искусстве, человеческом выгорании и «умалчивании» диагноза в советские времена
Начало 1970-х, в студии Пермского областного радио студент мединститута читает стихи Андрея Вознесенского: «Лейтенант Неизвестный Эрнст/ На множество верст кругом/ Равнину утюжит смерть огненным утюгом…». А его мама, стоящая за режиссерским пультом, с тревогой на него поглядывает, думая: «Вдруг бросит учебу? Выберет театральный?». Она переживала не зря. В детстве и юности ее сын и не собирался становиться врачом.
Будущий создатель Пермской школы онкологии Олег Орлов рос в творческой семье, и до 15 лет хотел стать театральным художником, но по настоянию родителей пошел учиться «нормальной профессии» в медицинский. На областном радио и телевидении будущий онколог бывал часто: выигрывал «Студенческие весны».
«Изначально я шел заниматься пластической хирургией, поскольку умею рисовать. Для пластического хирурга это очень важный навык. Потом постепенно все изменилось, и про это я на какое-то время забыл. Пластической хирургии в те годы на периферии просто не было», - вспоминает заслуженный врач России, доктор медицинских наук, завкафедрой онкологии, лучевой диагностики и лучевой терапии Пермского медуниверситета, врач-онколог Олег Орлов.
После окончания вуза в 1974 году он остался в Перми. Тогда легендарный Евгений Вагнер, ректор Пермского мединститута, предложил Орлову работу в хирургическом отделении Пермского онкодиспансера. Тот согласился. «В те годы онкологию как отдельную специальность не преподавали. О ней мы узнавали по чуть-чуть: на хирургических кафедрах, из терапии, рентгенологии. Мне пришлось окунуться в совершенно новую специальность со своим пониманием медицины, врачевания и жизни», - вспоминает Олег Орлов. С тех пор с Пермским онкологическим диспансером связана вся его жизнь.
Лапароскопическая операция ребенку, 80-е годы.
Оперировать он стал в первый же рабочий день. Молодому врачу-интерну предстояло выполнить десять небольших операций – сделать секторальные резекции молочной железы, удалить опухоли кожи. «Конечно, я был не один в операционной. Рядом со мной стоял доктор, который следил за тем, как я работаю», - объясняет Олег Орлов. Через несколько месяцев он начал делать большие операции на молочной железе, а через год и на органах брюшной полости. Будучи ассистентом кафедры онкологии, занимался эндоскопией, лапароскопией – исследованием органов брюшной полости и посвятил этой проблематике кандидатскую. С 1996 года он стал заведующим кафедрой онкологии медуниверситета, задумался о докторской.
Его юношеская мечта стать пластическим хирургом сбылась уже в зрелом возрасте. В 2001 году, когда Орлову было 50 лет, он защитил докторскую диссертацию, посвятив ее методикам пластических операций при раке молочной железы. Еще в конце 90-х он получил семь патентов на свои изобретения. Сегодня у него множество запатентованных методик, по которым оперируют не только в Перми, но в других городах и странах. «Я выступал с докладами по своим методикам пластических операций на молочной железе не только в России, но и в США, Италии, Испании, Азербайджане, Грузии, Вьетнаме и так далее», - вспоминает Олег Орлов.
Своего предшественника на посту главврача, Александра Алференко, доктор называет «великим». Если бы не он и не тогдашний губернатор Игумнов, вряд ли бы у Пермского онкоцентра были новые корпуса. В 2003 году, после смерти Алференко, Орлов возглавил учреждение и больше восьми лет совмещал административную должность с хирургией и преподаванием. «Это сейчас я примерно вовремя прихожу домой. Но когда я был главным врачом, заведовал кафедрой и оперировал, а первое время еще и дежурил, моя семья меня видела редко. Это неправильно. Родители должны видеть, как растут их дети» - говорит Олег Орлов.
Обход в отделении с зав. отделения Е.Р. Руди.
После он ушел в «замы» на четыре года, затем на полтора года вернулся в кресло главврача, а после стал замом по научной работе. «Скучно мне не было», - резюмирует доктор.
Олег Орлов никогда не бросал оперировать. Не сосчитать, сколько он сделал одних только операций на молочной железе – их тысячи. И сейчас, в 72 года, он продолжает свое дело. Сегодня все доктора, которые работают в Пермском онкологическом диспансере, – его ученики, или ученики его учеников.
Олег Алексеевич Орлов рассказал, чем медицина похожа на искусство, а работа врача – на актерство, почему советские онкологи скрывали диагнозы от пациентов и в чем разница между российским и зарубежным лечением рака.
Медицина – это и есть искусство. Как бы ее не пытались вогнать в рамки клинических рекомендацией и стандартов, далеко не везде они могут работать и давать результат.
Я никогда не говорю «случай». Потому что пациент – это не случай, а жизнь. Не бывает, чтоб у всех внутри все было абсолютно одинаково. И если ты не можешь сориентироваться и придумать, как исполнить ту или иную манипуляцию, тебе в большой хирургии делать нечего. Большая хирургия – это абсолютное искусство. Искусство – это не только сама операция, но и выхаживание больного, и общение с ним.
Работа врача сродни актерству. Я вырос в театре, я знаю, что говорю. Однажды мои коллеги на это возмутились: «Мы, по-твоему, играем перед пациентами роли?!». Помните знаменитую фразу Шекспира из пьесы «Как вам это понравиться?»: «Весь мир – театр»? На самом деле она звучит так: «Весь мир – театр. В нем женщины, мужчины – все актеры. У них свои есть выход, уходы. И каждый не одну играет роль». Это не та роль, которая на сцене, это роль в жизни. Актерство – умение приспособится к собеседнику, пациенту, найти нужный тон, слова: с кем-то поговорить нежно и осторожно, а с кем-то достаточно жестко. Имеют значение твой голос и манеры: как сидишь, смотришь, чувствуется ли твоя заинтересованность помочь больному. Даже то, как ты одет, имеет значение.
Если актер вышел на сцену, он должен работать. В моей профессии также. Никого не интересует, что у тебя дома, как ты себя чувствуешь. Моего пациента, особенно его родственников, не интересует, что у меня на душе и на сердце, о чём я думаю, о чем переживаю, как себя чувствую, устал ли я. Все это остается моим. Это очень непростая работа. Вернее – это очень непростое служение. Иногда в ущерб себе.
Люди думают, что доктора, которые работают в онкологии, ко всему привыкли. Ничего подобного. Нормальный человек не может привыкнуть к страданиям другого. Не нужно на себя переносить проблемы пациента, но войти в положение, безусловно, должно.
Я никогда не кривлю душой, говорю, как есть на самом деле, указывая и стадию заболевания, и прогноз. Потому что я уважаю людей, с которыми встречаюсь по их беде. Морочить голову неправильно. Часто в фильмах и статьях показывают, как герои говорят: «Доктор Иванов сказал, что мне осталось жить шесть месяцев». Ни один уважающий себя врач, хоть что-нибудь понимающий во врачевании, никогда не скажет, кому сколько осталось. Потому что никто этого не знает, даже господь Бог. Бывает, пациенты с очень распространёнными формами опухолей живут годами и десятилетиями. Бывает, что небольшой процесс, который не поддается лечению, мгновенно вспыхивает и, к сожалению, пациент очень быстро уходит из жизни.
В советские времена врачам-онкологам было запрещено говорить пациентам, что у них рак, а я этот запрет нарушал и говорил. Врач имел право сказать ближайшим родственникам, но от больного должен был скрывать. Считалось, что это правильно, что таким образом больной будет по-другому относиться к своему состоянию. Но раз человек лечится в онкодиспансере то, как минимум, догадывается о своей болезни. Я всегда считал, что мой пациент – это взрослый адекватный человек, и он имеет право знать. Но есть люди, которые не хотят знать свой диагноз. Сейчас ситуация немного изменилась, а в те далекие времена, да иногда и сейчас, мне, бывало, говорили: «Олег Алексеевич, я вам абсолютно доверяю и не надо мне ничего рассказывать, что со мной происходит».
У этого вопроса сегодня есть и другая сторона – финансовая. Человек, знающий свой диагноз, начинает думать не только о себе, но и о своих близких, может составить завещание, решить, как распорядиться своим временем и имуществом. Постепенно это правило умалчивания диагноза перестало действовать. Теперь мы обязаны сообщать диагноз пациенту и его родственникам, но только тем, кому он письменно разрешил давать информацию о своем состоянии здоровья и течении болезни.
Жизнь – это состояние, рядом с которым идет смерть. Болезнь – это часть жизни. Я говорю своим ординаторам и курсантам: старайтесь поставить определённый барьер, не привыкать, не входить в положение пациента, не надо приятельствовать и дружить. Легко рекомендовать! Но как это сделать!?
В итоге получается, что и приятельствуешь, и дружишь. Это большая редкость, но так бывает. А кроме того, ведь у врачей тоже болеют близкие люди, коллеги, с которыми бок о бок проработал многие годы. И воспринимаешь их уход как любой нормальный человек. Есть пациенты, которые ко мне приходят по 20 – 30 лет – они мне уже стали близкими людьми.
Мы все однажды уйдем. Но хотелось бы уйти не рано, оставив после себя хорошие воспоминания. Со временем мои представления о жизни и смерти не изменились. Я прекрасно понимаю, что я, как и все мы, словно мотыльки, залетели сюда на огонек и когда-нибудь сгорим.
Пару лет назад был случай. Я вышел из операционной – увидел пациентку с огромным букетом цветов. Она меня ждала и была из тех давних времен, когда я еще помнил всех, кого я консультировал, лечил и оперировал. Она подошла ко мне, усталому, и сказала: «Олег Алексеевич, сегодня ровно 30 лет, как вы меня оперировали»». Вышли, немного поговорили, я убежал в поликлинику. Захожу на этаж и мне на встречу идет другая пациентка, тоже с подарочком. «Олег Алексеевич, сегодня 20 (или 25) лет, как вы меня оперировали! Спасибо!».
В тот же день собираюсь домой, выхожу из кабинета, подходит третья женщина, у которой с операции прошло десять лет. Совпадение – три встречи в один день! Такое было со мной лишь раз в жизни и ничего, кроме радости, подобные события принести не могут. Бывало, я случайно встречал своих пациентов в других городах России, даже за границей. И это приятные моменты.
Злокачественная опухоль – это не только рак. У нее очень много разновидностей: рак, лимфома, гастроинтестинальные стромальные опухоли, нейроэндокринные опухоли и так далее. Нет локализаций, которые были бы излечимы наверняка. Есть локализации, которые поддаются лечению лучше или хуже. Любая злокачественная опухоль – это хроническое заболевание, на всю оставшуюся жизнь. Но если человек обращается за медицинской помощью на первой стадии – неважно, с каким видом рака – молочной железы, желудка, простаты или другого органа – вероятность, что он будет жить долго, очень высока.
При первой стадии рака молочной железы 90% женщин проживает десять лет и живет дальше. А пятилетняя выживаемость (есть такое понятие в онкологии) составляет при органосохраняющих операциях 96%. Мы, безусловно, за эти годы продвинулись в возможностях лечения.
Часто меня спрашивают: «Какие народные средства можно использовать?». Но я не знахарь, я так не лечу. В противоопухолевых травяных сборах почти всегда присутствуют растительные яды, которые могут «вырубить» жизненно важный орган и тогда ни о каком лечении речи не пойдет. Но ряд современных препаратов, в том числе и химиотерапевтических, условно вышли из народной медицины. Например, группа препаратов под названием «таксаны» вышли из индийской традиционной медицины. Индийские целители использовали листья тиса для лечения опухолей. Потом из них выделили действующее вещество, ставшее основой для группы препаратов, которые применяют в лечение многих локализаций злокачественных опухолей. Есть и другие примеры.
Очень грустно, что люди используют «народные» способы, гомеопатию, не идут к врачу, а обращаются к знахарям и травникам. Много лет назад я оперировал очень известную в Перми травницу. Это взрослая женщина, кандидат биологических наук. На мой вопрос, почему вы ко мне пришли оперироваться, она мне ответила: «Травы – это потом, надо сперва вылечиться». А некоторые пациенты, уже после того, как прошли операцию, лучевую и химиотерапию, обращаются к травнику, а после говорят: «Только травник и помог!». Сам это слышал в телевизионных программах. И ведь никто из ведущих не поправит!
Никакого «средства от рака» не существует и, думаю, что никогда не будет существовать. Нет и первичной профилактики рака – вакцины против рака нет, и не будет. Можно говорить только о вторичной профилактике, а это ранняя диагностика.
Рак как несчастный случай: может произойти, а может и нет. Его появление связано с множеством причин. В том числе, связанных с образом жизни и с ее продолжительностью. У онкологов бытует такая фраза: «Дожить до своего рака». Слава Богу, злокачественные опухоли – это чаще всего удел людей пожилого и старческого возраста, когда иммунная система перестала справляться.
Я не знаю словосочетания «профессиональное выгорание», оно мне не понятно. Избитая фраза. Такое состояние нужно называть по-другому: не профессиональное выгорание, а человеческое. Оно встречается у тех, у кого не хватает человечности, своей души, сердца. Они выгорают не только в здравоохранении, они выгорают, где угодно. В бухгалтерии выгорать можно тоже, в конструкторском бюро, в торговле, если нутро твое не заполнено, если внутри ты пуст.
«Приезжая на лечение за границу, ты становишься объектом коммерческой деятельности»
Лечение за границей и в России ничем не отличается. Разве что комфортом. Наши клинические рекомендации и клинические рекомендации ESMO, Европейской ассоциации онкологов, Американской ассоциации, - все они исходят друг из друга. Основаны на международных исследованиях, в которых принимает участие и Россия.
Я не отговариваю тех, то уезжает лечиться заграницу. Это их право. Но только все кончится Пермским краевым онкологическим диспансером. Приезжая на лечение в Европу, Израиль, еще куда-то ты становишься объектом коммерческой деятельности. Это бизнес, а лечение очень дорогостоящее. Как только из тебя вытаскивают все деньги, ты приезжаешь обратно в Пермь. Своих граждан в тех странах лечат в соответствии с Европейскими клиническими рекомендациями, а приезжих – как считают нужным.
Недавно перед консилиумом меня предупредили: к тебе придет пациентка, которая лечилась в Израиле. Я думал, придет расфуфыренная дама, про таких говорят: пахнет деньгами. А пришла скромная пара: мальчик с девочкой. Видимо, продали все, что у них есть и потратили на лечение, съездили, а деньги закончились. Они показали мне рекомендации, которые не соответствуют никаким европейским и российским клиническим рекомендациям. Для меня руководство к действию – это рекомендации, данные в НМИЦ онкологии им. Блохина, Институте им. Герцена, НМИЦ онкологии им. Петрова. А рекомендации, привезенные откуда-то из-за границы, мы не обязаны выполнять. Это правило действует и в других странах. Мы взяли на лечение эту девушку, и объяснили, что будем лечить не так, как в Израиле рекомендовали, а как надо. И это далеко не единственный случай.
Работа онколога эмоционально и даже физически крайне затратна. Равнодушие и онкология – слова несовместимые. Как выжить, как не сломаться, откуда черпать силы? В друзьях и коллегах. Нередко это одни и те же люди. Помощниками и советчиками могут быть совсем молодые доктора. Когда-то давно доцент нашей кафедры Кира Яковлевна Чупракова, прошедшая войну, обсуждала со мной, юнцом, какую-то проблему больного. Я был страшно удивлен и обескуражен. Я – совсем мальчишка, а она – блестящий хирург. Я сказал ей об этом и услышал в ответ: «Никогда не стесняйся советоваться с молодыми». Вот и все! Моя семья – это отдельная любовь, главная поддержка и особое понимание. Свои профессиональные проблемы стараюсь домой не приносить. Но, к сожалению, далеко не всегда получается.
Будущий создатель Пермской школы онкологии Олег Орлов рос в творческой семье, и до 15 лет хотел стать театральным художником, но по настоянию родителей пошел учиться «нормальной профессии» в медицинский. На областном радио и телевидении будущий онколог бывал часто: выигрывал «Студенческие весны».
Мечта о пластической хирургии
«Изначально я шел заниматься пластической хирургией, поскольку умею рисовать. Для пластического хирурга это очень важный навык. Потом постепенно все изменилось, и про это я на какое-то время забыл. Пластической хирургии в те годы на периферии просто не было», - вспоминает заслуженный врач России, доктор медицинских наук, завкафедрой онкологии, лучевой диагностики и лучевой терапии Пермского медуниверситета, врач-онколог Олег Орлов.
После окончания вуза в 1974 году он остался в Перми. Тогда легендарный Евгений Вагнер, ректор Пермского мединститута, предложил Орлову работу в хирургическом отделении Пермского онкодиспансера. Тот согласился. «В те годы онкологию как отдельную специальность не преподавали. О ней мы узнавали по чуть-чуть: на хирургических кафедрах, из терапии, рентгенологии. Мне пришлось окунуться в совершенно новую специальность со своим пониманием медицины, врачевания и жизни», - вспоминает Олег Орлов. С тех пор с Пермским онкологическим диспансером связана вся его жизнь.
Лапароскопическая операция ребенку, 80-е годы.
Оперировать он стал в первый же рабочий день. Молодому врачу-интерну предстояло выполнить десять небольших операций – сделать секторальные резекции молочной железы, удалить опухоли кожи. «Конечно, я был не один в операционной. Рядом со мной стоял доктор, который следил за тем, как я работаю», - объясняет Олег Орлов. Через несколько месяцев он начал делать большие операции на молочной железе, а через год и на органах брюшной полости. Будучи ассистентом кафедры онкологии, занимался эндоскопией, лапароскопией – исследованием органов брюшной полости и посвятил этой проблематике кандидатскую. С 1996 года он стал заведующим кафедрой онкологии медуниверситета, задумался о докторской.
Появление Пермской школы онкологии
Его юношеская мечта стать пластическим хирургом сбылась уже в зрелом возрасте. В 2001 году, когда Орлову было 50 лет, он защитил докторскую диссертацию, посвятив ее методикам пластических операций при раке молочной железы. Еще в конце 90-х он получил семь патентов на свои изобретения. Сегодня у него множество запатентованных методик, по которым оперируют не только в Перми, но в других городах и странах. «Я выступал с докладами по своим методикам пластических операций на молочной железе не только в России, но и в США, Италии, Испании, Азербайджане, Грузии, Вьетнаме и так далее», - вспоминает Олег Орлов.
Своего предшественника на посту главврача, Александра Алференко, доктор называет «великим». Если бы не он и не тогдашний губернатор Игумнов, вряд ли бы у Пермского онкоцентра были новые корпуса. В 2003 году, после смерти Алференко, Орлов возглавил учреждение и больше восьми лет совмещал административную должность с хирургией и преподаванием. «Это сейчас я примерно вовремя прихожу домой. Но когда я был главным врачом, заведовал кафедрой и оперировал, а первое время еще и дежурил, моя семья меня видела редко. Это неправильно. Родители должны видеть, как растут их дети» - говорит Олег Орлов.
Обход в отделении с зав. отделения Е.Р. Руди.
После он ушел в «замы» на четыре года, затем на полтора года вернулся в кресло главврача, а после стал замом по научной работе. «Скучно мне не было», - резюмирует доктор.
Олег Орлов никогда не бросал оперировать. Не сосчитать, сколько он сделал одних только операций на молочной железе – их тысячи. И сейчас, в 72 года, он продолжает свое дело. Сегодня все доктора, которые работают в Пермском онкологическом диспансере, – его ученики, или ученики его учеников.
Олег Алексеевич Орлов рассказал, чем медицина похожа на искусство, а работа врача – на актерство, почему советские онкологи скрывали диагнозы от пациентов и в чем разница между российским и зарубежным лечением рака.
«Пациент – это не случай, а жизнь»
Медицина – это и есть искусство. Как бы ее не пытались вогнать в рамки клинических рекомендацией и стандартов, далеко не везде они могут работать и давать результат.
Я никогда не говорю «случай». Потому что пациент – это не случай, а жизнь. Не бывает, чтоб у всех внутри все было абсолютно одинаково. И если ты не можешь сориентироваться и придумать, как исполнить ту или иную манипуляцию, тебе в большой хирургии делать нечего. Большая хирургия – это абсолютное искусство. Искусство – это не только сама операция, но и выхаживание больного, и общение с ним.
«Работа врача сродни актерству»
Работа врача сродни актерству. Я вырос в театре, я знаю, что говорю. Однажды мои коллеги на это возмутились: «Мы, по-твоему, играем перед пациентами роли?!». Помните знаменитую фразу Шекспира из пьесы «Как вам это понравиться?»: «Весь мир – театр»? На самом деле она звучит так: «Весь мир – театр. В нем женщины, мужчины – все актеры. У них свои есть выход, уходы. И каждый не одну играет роль». Это не та роль, которая на сцене, это роль в жизни. Актерство – умение приспособится к собеседнику, пациенту, найти нужный тон, слова: с кем-то поговорить нежно и осторожно, а с кем-то достаточно жестко. Имеют значение твой голос и манеры: как сидишь, смотришь, чувствуется ли твоя заинтересованность помочь больному. Даже то, как ты одет, имеет значение.
Если актер вышел на сцену, он должен работать. В моей профессии также. Никого не интересует, что у тебя дома, как ты себя чувствуешь. Моего пациента, особенно его родственников, не интересует, что у меня на душе и на сердце, о чём я думаю, о чем переживаю, как себя чувствую, устал ли я. Все это остается моим. Это очень непростая работа. Вернее – это очень непростое служение. Иногда в ущерб себе.
«Нормальный человек не может привыкнуть к страданиям другого»
Люди думают, что доктора, которые работают в онкологии, ко всему привыкли. Ничего подобного. Нормальный человек не может привыкнуть к страданиям другого. Не нужно на себя переносить проблемы пациента, но войти в положение, безусловно, должно.
Я никогда не кривлю душой, говорю, как есть на самом деле, указывая и стадию заболевания, и прогноз. Потому что я уважаю людей, с которыми встречаюсь по их беде. Морочить голову неправильно. Часто в фильмах и статьях показывают, как герои говорят: «Доктор Иванов сказал, что мне осталось жить шесть месяцев». Ни один уважающий себя врач, хоть что-нибудь понимающий во врачевании, никогда не скажет, кому сколько осталось. Потому что никто этого не знает, даже господь Бог. Бывает, пациенты с очень распространёнными формами опухолей живут годами и десятилетиями. Бывает, что небольшой процесс, который не поддается лечению, мгновенно вспыхивает и, к сожалению, пациент очень быстро уходит из жизни.
Почему советские онкологи скрывали диагнозы от пациентов
В советские времена врачам-онкологам было запрещено говорить пациентам, что у них рак, а я этот запрет нарушал и говорил. Врач имел право сказать ближайшим родственникам, но от больного должен был скрывать. Считалось, что это правильно, что таким образом больной будет по-другому относиться к своему состоянию. Но раз человек лечится в онкодиспансере то, как минимум, догадывается о своей болезни. Я всегда считал, что мой пациент – это взрослый адекватный человек, и он имеет право знать. Но есть люди, которые не хотят знать свой диагноз. Сейчас ситуация немного изменилась, а в те далекие времена, да иногда и сейчас, мне, бывало, говорили: «Олег Алексеевич, я вам абсолютно доверяю и не надо мне ничего рассказывать, что со мной происходит».
У этого вопроса сегодня есть и другая сторона – финансовая. Человек, знающий свой диагноз, начинает думать не только о себе, но и о своих близких, может составить завещание, решить, как распорядиться своим временем и имуществом. Постепенно это правило умалчивания диагноза перестало действовать. Теперь мы обязаны сообщать диагноз пациенту и его родственникам, но только тем, кому он письменно разрешил давать информацию о своем состоянии здоровья и течении болезни.
«Жизнь – это состояние, рядом с которым идет смерть»
Жизнь – это состояние, рядом с которым идет смерть. Болезнь – это часть жизни. Я говорю своим ординаторам и курсантам: старайтесь поставить определённый барьер, не привыкать, не входить в положение пациента, не надо приятельствовать и дружить. Легко рекомендовать! Но как это сделать!?
В итоге получается, что и приятельствуешь, и дружишь. Это большая редкость, но так бывает. А кроме того, ведь у врачей тоже болеют близкие люди, коллеги, с которыми бок о бок проработал многие годы. И воспринимаешь их уход как любой нормальный человек. Есть пациенты, которые ко мне приходят по 20 – 30 лет – они мне уже стали близкими людьми.
Мы все однажды уйдем. Но хотелось бы уйти не рано, оставив после себя хорошие воспоминания. Со временем мои представления о жизни и смерти не изменились. Я прекрасно понимаю, что я, как и все мы, словно мотыльки, залетели сюда на огонек и когда-нибудь сгорим.
«Сегодня ровно 30 лет, как вы меня оперировали»
Пару лет назад был случай. Я вышел из операционной – увидел пациентку с огромным букетом цветов. Она меня ждала и была из тех давних времен, когда я еще помнил всех, кого я консультировал, лечил и оперировал. Она подошла ко мне, усталому, и сказала: «Олег Алексеевич, сегодня ровно 30 лет, как вы меня оперировали»». Вышли, немного поговорили, я убежал в поликлинику. Захожу на этаж и мне на встречу идет другая пациентка, тоже с подарочком. «Олег Алексеевич, сегодня 20 (или 25) лет, как вы меня оперировали! Спасибо!».
В тот же день собираюсь домой, выхожу из кабинета, подходит третья женщина, у которой с операции прошло десять лет. Совпадение – три встречи в один день! Такое было со мной лишь раз в жизни и ничего, кроме радости, подобные события принести не могут. Бывало, я случайно встречал своих пациентов в других городах России, даже за границей. И это приятные моменты.
«Злокачественная опухоль – это не только рак»
Злокачественная опухоль – это не только рак. У нее очень много разновидностей: рак, лимфома, гастроинтестинальные стромальные опухоли, нейроэндокринные опухоли и так далее. Нет локализаций, которые были бы излечимы наверняка. Есть локализации, которые поддаются лечению лучше или хуже. Любая злокачественная опухоль – это хроническое заболевание, на всю оставшуюся жизнь. Но если человек обращается за медицинской помощью на первой стадии – неважно, с каким видом рака – молочной железы, желудка, простаты или другого органа – вероятность, что он будет жить долго, очень высока.
При первой стадии рака молочной железы 90% женщин проживает десять лет и живет дальше. А пятилетняя выживаемость (есть такое понятие в онкологии) составляет при органосохраняющих операциях 96%. Мы, безусловно, за эти годы продвинулись в возможностях лечения.
О доказательной медицине и «народных средствах» против рака
Часто меня спрашивают: «Какие народные средства можно использовать?». Но я не знахарь, я так не лечу. В противоопухолевых травяных сборах почти всегда присутствуют растительные яды, которые могут «вырубить» жизненно важный орган и тогда ни о каком лечении речи не пойдет. Но ряд современных препаратов, в том числе и химиотерапевтических, условно вышли из народной медицины. Например, группа препаратов под названием «таксаны» вышли из индийской традиционной медицины. Индийские целители использовали листья тиса для лечения опухолей. Потом из них выделили действующее вещество, ставшее основой для группы препаратов, которые применяют в лечение многих локализаций злокачественных опухолей. Есть и другие примеры.
Очень грустно, что люди используют «народные» способы, гомеопатию, не идут к врачу, а обращаются к знахарям и травникам. Много лет назад я оперировал очень известную в Перми травницу. Это взрослая женщина, кандидат биологических наук. На мой вопрос, почему вы ко мне пришли оперироваться, она мне ответила: «Травы – это потом, надо сперва вылечиться». А некоторые пациенты, уже после того, как прошли операцию, лучевую и химиотерапию, обращаются к травнику, а после говорят: «Только травник и помог!». Сам это слышал в телевизионных программах. И ведь никто из ведущих не поправит!
«Дожить до своего рака»
Никакого «средства от рака» не существует и, думаю, что никогда не будет существовать. Нет и первичной профилактики рака – вакцины против рака нет, и не будет. Можно говорить только о вторичной профилактике, а это ранняя диагностика.
Рак как несчастный случай: может произойти, а может и нет. Его появление связано с множеством причин. В том числе, связанных с образом жизни и с ее продолжительностью. У онкологов бытует такая фраза: «Дожить до своего рака». Слава Богу, злокачественные опухоли – это чаще всего удел людей пожилого и старческого возраста, когда иммунная система перестала справляться.
«Не профессиональное выгорание, а человеческое»
Я не знаю словосочетания «профессиональное выгорание», оно мне не понятно. Избитая фраза. Такое состояние нужно называть по-другому: не профессиональное выгорание, а человеческое. Оно встречается у тех, у кого не хватает человечности, своей души, сердца. Они выгорают не только в здравоохранении, они выгорают, где угодно. В бухгалтерии выгорать можно тоже, в конструкторском бюро, в торговле, если нутро твое не заполнено, если внутри ты пуст.
«Приезжая на лечение за границу, ты становишься объектом коммерческой деятельности»
Лечение за границей и в России ничем не отличается. Разве что комфортом. Наши клинические рекомендации и клинические рекомендации ESMO, Европейской ассоциации онкологов, Американской ассоциации, - все они исходят друг из друга. Основаны на международных исследованиях, в которых принимает участие и Россия.
Я не отговариваю тех, то уезжает лечиться заграницу. Это их право. Но только все кончится Пермским краевым онкологическим диспансером. Приезжая на лечение в Европу, Израиль, еще куда-то ты становишься объектом коммерческой деятельности. Это бизнес, а лечение очень дорогостоящее. Как только из тебя вытаскивают все деньги, ты приезжаешь обратно в Пермь. Своих граждан в тех странах лечат в соответствии с Европейскими клиническими рекомендациями, а приезжих – как считают нужным.
Недавно перед консилиумом меня предупредили: к тебе придет пациентка, которая лечилась в Израиле. Я думал, придет расфуфыренная дама, про таких говорят: пахнет деньгами. А пришла скромная пара: мальчик с девочкой. Видимо, продали все, что у них есть и потратили на лечение, съездили, а деньги закончились. Они показали мне рекомендации, которые не соответствуют никаким европейским и российским клиническим рекомендациям. Для меня руководство к действию – это рекомендации, данные в НМИЦ онкологии им. Блохина, Институте им. Герцена, НМИЦ онкологии им. Петрова. А рекомендации, привезенные откуда-то из-за границы, мы не обязаны выполнять. Это правило действует и в других странах. Мы взяли на лечение эту девушку, и объяснили, что будем лечить не так, как в Израиле рекомендовали, а как надо. И это далеко не единственный случай.
«Работа онколога крайне затратна»
Работа онколога эмоционально и даже физически крайне затратна. Равнодушие и онкология – слова несовместимые. Как выжить, как не сломаться, откуда черпать силы? В друзьях и коллегах. Нередко это одни и те же люди. Помощниками и советчиками могут быть совсем молодые доктора. Когда-то давно доцент нашей кафедры Кира Яковлевна Чупракова, прошедшая войну, обсуждала со мной, юнцом, какую-то проблему больного. Я был страшно удивлен и обескуражен. Я – совсем мальчишка, а она – блестящий хирург. Я сказал ей об этом и услышал в ответ: «Никогда не стесняйся советоваться с молодыми». Вот и все! Моя семья – это отдельная любовь, главная поддержка и особое понимание. Свои профессиональные проблемы стараюсь домой не приносить. Но, к сожалению, далеко не всегда получается.
- Подпишитесь на наш канал в Телеграм и получайте больше новостей о жизни Перми >>>
Алина Комалутдинова, интернет-газета ТЕКСТ
Подпишитесь на нас в Яндекс.Новости и соцсетях
Реконструкцию трамвайных путей на улице Мира закончат в конце ноября
Подрядчик начал второй этап реконструкции трамвайных путей на улице Мира.